Языковое разнообразие

Как мышление зависит от языка и в чем наша ущербность по сравнению с предками. В гостях у ведущего передачи «Вопрос науки» Алексея Семихатова филолог Андрей Болеславович Шлуинский.

Влияние языка на наши способы мышления довольно сильно преувеличено. Мыслим мы, к счастью, довольно идентичным образом. Точнее, мыслим мы весьма разнообразно, но то, как устроена психология разных людей, напрямую с тем, на каких языках они говорят, не связано. Языковая структура, грамматика разных языков влияют на то, как устроен способ выражения наших мыслей. Мысль может быть, собственно говоря, одна и та же, но способы ее выражения будут разные.

Мы, в силу некоторых исторических причин, привыкли, что есть такая рядовая ситуация: человек живет себе, родился, вырос, говорит на одном и том же языке и с какими-то другими языками столкнулся в 5-м классе. Пришел на урок иностранного языка, сказали: ты учишь английский, ты — немецкий. Ну и подучил английский или немецкий язык и имеет какое-то небольшое представление. Вообще, такое представление о норме существования человека очень ограниченно и, как сейчас становится понятно специалистам, в корне неверно.

Естественное знание более чем одного языка для человека вполне нормально. И такие люди, как мы, кто с детства говорил только на одном языке с родителями, а потом еще какой-нибудь подучил в школе, — в некотором смысле в довольно ущербном положении

Дело в том, что некоторые привычные нам способы европейского современного существования — это, во-первых, небольшая часть человеческих культур, хотя сейчас этот способ оказывается доминирующим. Во-вторых, в масштабе существования человечества это относительно короткий исторический период, а более регулярная форма существования — компактные группы, которые взаимодействуют с соседними группами и которые с детства усваивают язык родителей, язык соседей, какой-то более крупный язык, на котором говорят между собой группы людей. То есть естественное знание более чем одного языка для человека вполне нормально. И такие люди, как мы, кто с детства говорил только на одном языке с родителями, а потом еще какой-нибудь подучил в школе, — в некотором смысле в довольно ущербном положении

С точки зрения науки есть такая удивительная вещь, как человеческий язык, который перед нами на планете предстает в исключительном многообразии. Пусть это всего лишь способ еще одного выражения мысли, но способы-то разные, они разнообразные, эти системы устроены по-разному и это наша специальность — их изучать. Есть избитое сравнение, но я вынужденно его приведу: сравнение разнообразия языков и культур с биологическим разнообразием. Некоторые универсальные законы генетики выполняются во всех типах биологических видов. Есть некоторые абсолютно универсальные вещи, которые будут выполняться, но есть и много удивительных совершенно вещей. Вот зачем нам надо изучать те виды растений, которые есть только на отдаленных островах, которые нам вообще в жизни не понадобятся? А просто мы хотим узнать, как они устроены. С языками то же самое.

Так же как в силу влияния человека на планету стало очень быстрым исчезновение биологических видов, так и в силу влияния европейской цивилизации стало стремительным исчезновение языкового разнообразия

Это естественный закон природы, что могут исчезать биологические виды, это закон существования человечества, что могут исчезать языки. Так получается, что какие-то группы людей переходят на другой язык, а свой забывают. Это многократно случалось с человечеством в истории. Но, как и в случае биологических видов в последние исторические периоды, то есть за последние сотни и даже десятки лет, ситуация начала приобретать весьма драматические обороты.

Так же как в силу влияния человека на планету стало очень быстрым исчезновение биологических видов, так и в силу влияния европейской цивилизации стало стремительным исчезновение языкового разнообразия. Очень многие языки исчезли за последние пару столетий, и очень многие находятся на грани исчезновения. В силу того что сейчас у нас есть неизбежные эффекты глобализации, мало того что языки стали быстрее исчезать, но замедлились, если вообще не исчезли, процессы языковой дивергенции, что значит появление новых языков. Языков в этом смысле становится меньше. И если мы не будем заниматься тем, чтобы изучать языковое разнообразие, мы, естественно, окажемся в такой ситуации, что мы упустили существенную часть нашего объекта.

Мы занимаемся исследовательской работой, которая происходит в поле, в местах распространения малоизученных языков. Малоизученными, в силу понятных причин, оказываются языки сравнительно малые, на которых говорит меньше людей. Они же в большей или меньшей степени оказываются под угрозой исчезновения, поэтому основная часть нашей производственно-экспериментальной деятельности состоит в том, что мы ездим в экспедиции и изучаем языки. У нас есть два типа работы. Первый — мы задаем вопросы носителям: как сказать на вашем языке то, как сказать на вашем языке это. Второй тип — мы записываем естественную речь: просим носителей языков рассказать историю, сказку. Иногда стараемся записывать и диалоги, это не всегда возможно, потому что у людей должна быть привычка на языке говорить. Когда человек язык только помнит, а в быту на нем уже, к сожалению, не говорит, тоже бывает.

«Скоро сказка сказывается, да нескоро она разбирается». Час работы по разбору уходит для того, чтобы расшифровать одну минуту записи

Мы стараемся, благо современные условия это позволяют, делать запись при помощи портативного, но современного оборудования. Когда это возможно — с параллельной видеозаписью. Потом наступает следующий этап. У нас есть такая небольшая профессиональная шутка: «Скоро сказка сказывается, да нескоро она разбирается». Если у нас есть просто аудиозапись, а мы — не сверхчеловек, который этот язык знает сам, возникает такой очень рутинный этап. Нужно сесть с носителем языка, который по предложению повторяет то, что было произнесено, мы записываем специальными символами в транскрипции и потом делаем черновой перевод. Поначалу час работы по разбору уходит для того, чтобы расшифровать одну минуту записи. После того как получили транскрипцию и перевод, мы уже анализируем языковую структуру. Для того чтобы дальше использовать этот материал в исследовательской работе, мы разбираем каждое слово по составу.

Когда у нас есть хорошо препарированный массив данных, содержащий несколько десятков тысяч предложений из естественных текстов, которые мы получили от носителей, когда у нас есть столь же представительные массивы предложений, которые мы получили экспериментальным путем, мы можем сделать выборку на каждый интересующий нас объект. Например, мы хотим изучить падеж, который мы назвали дательным. Это заведомо будет не то же самое, как дательный падеж в русском языке. Мы сделаем выборку представительных примеров, и, их классифицируя, их анализируя, мы можем сказать, что вот его функция такая-то. Понятно, что дальше эти обобщения надо выстраивать в более глобальную систему.

Я себя ощущаю как такого собирателя, который собрал коллекцию исчезающего вида

Африка — наиболее предполагаемая прародина человечества и тем самым прародина языкового разнообразия. Западная Африка — это одно из тех мест на планете, где языковое разнообразие огромное. Новая Гвинея в этом смысле не менее потрясающее место. В близком к нам регионе в этом может как-то соревноваться Кавказ. И понятно, что при таком разнообразии очень сложно отвечать на вопрос, что характерно именно для африканских языков, поскольку их слишком много, и это значит, что они все довольно-таки разные. Про большую часть из них есть гипотеза об очень дальнем родстве, но эта гипотеза сопоставима, например, с тем, что также есть гипотеза о родстве русского и японского.

Понятно, что столь дальнее родство не приводит к фамильному сходству. Оно слишком далеко, но если называть какие-то интересные явления, которые для Африки характерны, то некоторые можно назвать. Например, это использование тонов в словаре и грамматике. Это что значит? Что у каждого слога есть выделенный тон, он произносится выше или ниже. Это само по себе хорошо известно, то же самое есть и в Азии. Например, настоящее и прошедшее время будут различаться не тем, какое мы добавили окончание, а тем, выше или ниже мы произнесли глагол.

Я себя ощущаю как такого собирателя, который собрал коллекцию исчезающего вида, но надо при этом, естественно, понимать, что мы же все-таки с людьми работаем, а не с биологическими видами. Здесь дальше очень многое зависит от настроя самого языкового сообщества. Если оно понимает, что у него исчезает язык, оно ощущает его как ценность, которую хочется сохранить, возникает движение по поддержке языка. В этом случае лингвист, который законсервировал эти данные, является помощником. Он может помочь языковым энтузиастам как-то замедлить исчезновение, создать какие-то материалы, которые будут практически полезны для желающих этот язык изучить.