Алексей Семихатов: «Главное содержание "Вопроса науки" — способ мышления»
В честь десятилетия канала «Наука» мы запускаем серию интервью с нашими ведущими и редакторами. Сегодня предлагаем заглянуть за кулисы программы «Вопрос науки» с Алексеем Семихатовым.
Алексей Семихатов — автор и ведущий программы «Вопрос науки» на канале «Наука» и при этом действующий ученый: доктор физико-математических наук, главный научный сотрудник и заведующий лабораторией теории фундаментальных взаимодействий в Физическом институте им. Лебедева РАН. Как ему удается все успевать, играет ли он в бридж по четвергам и у кого из великих ученых прошлого хотел бы взять интервью?
— Алексей Михайлович, вы действующий ученый-физик, доктор физико-математических наук. Как вам удается сочетать научную работу и телевидение? И что для вас важнее?
— Меня определяет моя основная специальность — математическая физика. Но мне приятно при этом, что я могу какие-то из своих умений и знаний воплотить в формате, ориентированном на неспециалистов, на более широкую публику. И это, мне кажется, для ученого довольно желанная картина: вы можете заниматься своим предметом профессионально, и, кроме того, вы общаетесь с обществом. В передаче «Вопрос науки» я способствую в том числе тому, чтобы с обществом общались другие ученые: все, кто желает что-то рассказать, сообщить, поделиться. Поддержание этого диалога кажется мне очень важным.
Каким образом удается это сочетать? С одной стороны, смена рода занятий — это позитивный момент. С другой стороны, приходится себя дисциплинировать в смысле времени и расписания, в чем-то другом себя ограничивать. Но в этом нет ничего нового по сравнению c занятием только наукой, потому что наука — тоже такой поглощающий предмет, который требует значительной самоотдачи.
— В чем именно приходится себя ограничивать?
— Мне нелегко погрузиться в чтение книг, часто нелегко найти время погулять и т. д. Если выражаться простым языком, я несколько обделен систематическими развлечениями типа, например, игры в бридж по четвергам. Это не значит, что нет никаких развлечений, но, несомненно, дисциплина, планирование времени и расписания накладывает свои требования.
— Как вы пришли на телевидение и как начался ваш путь на канале «Наука»? Есть ли история на эту тему?
— В 2012 году в ЦЕРН открыли бозон Хиггса. Это было давно ожидаемое событие, и мало кто сомневался, что его найдут, хотя в свое время он был предсказан в некотором роде на коленке. За это собирались присудить Нобелевскую премию, и меня позвали в качестве гостя на передачу — прямой эфир, в котором Нобелевский комитет объявляет лауреата. Конечно, мы могли только догадываться, кого наградят, потому что заранее неизвестно, за что будет присуждена Нобелевская премия. И вот мы в прямом эфире на телеканале «Наука» ждем результатов, а объявление затягивается: сначала на 10 минут, потом на полчаса, потом еще больше. И пришлось, сидя в студии, продолжать беседовать на связанные с предметом темы. По-видимому, у меня это получилось довольно удачно, зрителям вроде бы скучно не было, хотя все, конечно, продолжали ждать не то, что я скажу, а какое будет решение Нобелевского комитета. В конце концов мы его дождались: премия была за предсказание бозона Хиггса.
В этот момент, наверное, кому-то и пришло в голову, что я могу сидеть по другую сторону того же самого стола и участвовать в комментариях, что я с тех пор не без удовольствия делаю каждый год. Иногда Нобелевский комитет затягивает свое объявление, и тогда это уже моя головная боль, каким образом я буду продолжать беседу требуемое время.
— О чем вам самому интересно говорить с вашими гостями? Какие темы вы можете обсуждать часами?
— Мне интересно более-менее все. Я понимаю, что это звучит странно, но степень интереса измеряется качеством того исследования, о котором рассказывает приходящий гость. Человек у нас в студии представляет, конечно, в значительной степени себя, но еще и свое учреждение, свое направление науки и, если говорить шире, вообще способ мышления. Именно способ мышления и научный взгляд на мир — думающий, критический, сопоставляющий факты и мнения — кажется мне в действительности главным содержанием того, что мы показываем в передаче «Вопрос науки». И в этом смысле мне интересно все: и содержательная часть, и каким образом люди думают, и над чем они думают, и как они решают проблемы.
Мы зовем к нам только действующих ученых — таков формат передачи. А действующий ученый окружен незнанием со всех сторон и находится в условиях постоянного преодоления незнания. И вот тогда, когда гостям удается это изложить, а заодно сообщить недавно полученное знание, — это самое лучшее, что может случиться. И когда такое происходит, мне правда в равной мере интересно все.
— Какой собеседник удивил вас больше всех? Было ли такое, что вы после записи программы с кем-то продолжали дискуссию?
— Продолжение дискуссии — роскошь, которую не всегда можно себе позволить, хотя иногда хочется. В 50% случаев и даже чаще, действительно, хочется продолжить, но технология съемки такова, что ведущий вынужден заниматься текущими вещами, а не продолжать наслаждаться беседой со гостем. Насчет удивления мне, пожалуй, трудно ответить, потому что я готов в равной мере удивляться всему, что нетривиально. А мы хотим, чтобы у нас рассказывали вещи нетривиальные.
В качестве профана меня в большей степени завлекают вещи, касающиеся человека: принципы работы живого вообще и человеческого организма в частности, устройство самой сложной системы, которая у нас есть, — человеческого мозга. В этой сфере, благодаря моим гостям, у меня хоть и на профанском уровне, но все-таки заметно расширился кругозор за то время, что я веду эту передачу.
— Как вы готовитесь к программе «Вопрос науки»? Много ли времени уходит на подготовку? Приходится ли дополнительно погружаться в тему или накопленных знаний всегда хватает и можно беседовать без подготовки?
— Никакая подготовка не сравнится с удачно протекающим диалогом, когда разговаривающие друг с другом люди попадают в правильный ритм, удачно настраиваются друг на друга. Ведь это же некий отдельный жанр — беседа, которую мы ведем. Не лекция, не вебинар, а именно разговор. Но чтобы его поддерживать, действительно, нужно немного быть в курсе. От меня не требуется в прямом смысле слова знаний, потому что это как раз то, что я хочу получить от гостя. Мне совершенно не стыдно задавать глупые вопросы. Я иногда перед эфиром прошу: «Пожалуйста, если я вас спрашиваю совершенную глупость, так и скажите: нет-нет, все совсем не так устроено и это совсем неправильное понимание, а на самом деле все устроено вот как». Это для меня будет ценно. Потому что если я спрашиваю глупость, то, возможно, и кто-то из наших зрителей тоже не знает, заблуждается, не получил каких-то знаний на эту тему, и вот как раз тот случай, когда это можно узнать и выяснить.
Поэтому для меня важна подготовка не в смысле знания предмета, а в смысле точек входа, привязки к известному и направление в сторону неизвестного. И лучше всего, когда есть какой-то глобальный вопрос, на который мы не знаем, как ответить, но желаем двигаться в его сторону, и каждый из наших гостей, приглашенных высказаться на данную тему, протаптывает некую дорожку к этому глобальному вопросу, позволяя несколько приблизиться и оставляя зрителям и мне пищу для размышления и бо́льшую готовность в следующий раз знакомиться с этим же предметом и его развитием. Это развитие предмета кажется мне очень важным. И нам, пожалуй, немного не хватает этого в передаче, и об этом, наверное, стоит подумать — о тематических блоках. По формату каждая передача выходит отдельно сама по себе. И, наверное, было бы неплохо и имело бы смысл подумать, как объединить их в какие-то блоки и выстроить связи между родственными темами. Но, правда, до ответа на ваш вопрос я в явной форме о таком не задумывался. Спасибо!
— Всегда ли удается гостям передачи простым языком объяснять сложные научные явления или приходится делать множество дублей, пока непонятное не станет ясным?
— Мы не делаем дубли, за исключением редких случаев, когда что-то упало, или кто-то закашлялся, или еще что-то произошло. Но и простым языком объяснить удается не всегда. Это вообще сложный вопрос, потому что ученые используют профессиональный язык именно как средство познания мира, потому что профессиональный язык точен, он воплощает ясно определенные понятия. Даже если внутри его употребляются обыденные житейские слова, они почти всегда несут конкретный, строго определенный смысл, часто далекий от житейского. В этом, кстати, причина, по которой научные фразы иногда подвергаются неправильной интерпретации. Если обыденно звучащим научным словам придавать житейский смысл, мы можем довольно далеко зайти.
Возвращаясь к объяснениям, скажу, что ученым и правда не очень легко переключиться на обыденный язык, и я вижу одну из своих задач в том, чтобы собеседник рассказывал мне по возможности в выпуклых выразительных терминах. Понимаете, нам не очень важно, каким именно научным термином называется какое-то явление, и три каких-нибудь специальных термина, поставленные подряд, большинство наших зрителей — и я уж точно — все равно не запомнят. Но моя цель состоит в том, чтобы по возможности увидеть существо дела, выраженное обыденным языком, но из первых рук, не испорченное интерпретацией и выраженное ясно. Удается это, разумеется, не всегда в полной мере, но цель такую я ставлю себе всегда. И это, собственно, и есть сверхзадача этой передачи: доносить настоящие исследовательские вещи за 25 минут в некоторых выразительных обыденных терминах.
— Какая тема программы потребовала особенно длительной подготовки, оказалась для вас крепким орешком? Если такое вообще возможно.
— Я повторюсь, что темы не требуют от меня знания предмета, но требуют точек входа в предмет. Трудно бывает дозировать достаточно общие выводы и частные конкретные опыты, эксперименты по проверке разных обстоятельств. Как только мы начинаем закапываться в частностях, всем делается неинтересно, потому что там много профессиональных подробностей. А если мы взлетаем слишком высоко, оперируя общими положениями, мы тоже отрываемся от ткани развивающейся науки. Именно сочетание научной конкретики о том, что делается, с более глобальными и общими выводами — это сложное место, и на это тоже всегда нужно обращать внимание. Это сочетание далеко не всегда получается идеальным, но мы тоже, конечно, над этим работаем.
Я хочу вам сказать, что в кадре этой передачи — ведущий, но за кадром присутствует команда, роль которой очень велика. Эта команда, во-первых, снимает, делает так, чтобы нас было видно, слышно, понятно и смотреть на нас было интересно. Во-вторых, эта команда монтирует и заодно снабжает смонтированные выпуски необходимыми титрами, вставками и видеоматериалами. И в-третьих, занимается приглашением гостей и выбором тем. И это настоящая командная работа, которую я очень-очень ценю в этой передаче.
— Минувший год был очень непростым для всех. Как вам работалось в пандемию? Насколько сложнее или проще было делать программу без присутствия собеседников студии?
— Да, было совершенно по-другому. На нас на всех отразился этот год, и еще будут последствия... Из-за того что мы несколько раз подряд делали передачу дистанционно, могу про себя сказать, что я теперь более уверенно чувствую себя в дистанционном формате. Но точно так же хочу сказать, что по возможности лучше бы этим не злоупотреблять. Потому что онлайн-беседа носит немного более отдаленный характер: люди говорят дольше, реплики следуют с большим интервалом, и некоторая живость беседы, конечно, от этого страдает. Трудно что-нибудь сравнить с прямым живым человеческим общением один на один. Это не значит, что в дистанционном формате у нас не было удачных передач — нет, они были. Но они другие. И если есть возможность выбирать, то я, конечно, за живой формат.
— Как вы представляете своего зрителя? На кого рассчитана программа «Вопрос науки»?
— Вы знаете, я, наверное, представляю неправильно. Но мои представления основаны на людях, которые иногда в совершенно неожиданных ситуациях подходят и говорят: «Чувак, не вы ли ведете такую программу?» Я поначалу в таких ситуациях тушевался, а теперь всегда спрашиваю: «А что, с вашей точки зрения, можно улучшить?» Иногда слышу какие-то полезные советы. В моем представлении нас смотрят энергичные и самостоятельные люди. Это люди, самостоятельно формирующие свою сферу интересов, и это наверняка отражается во многом в их жизни. Ничто, кроме интереса, не обязывает и не вынуждает их смотреть эту передачу, и я это очень ценю. То, что они включают эту передачу и за ней следят, на нас, на весь наш коллектив, мне кажется, накладывает обязательства, требования к нам, чтобы это продолжало быть интересным и вызывало к себе внимание и ожидание следующей передачи.
— Каналу «Наука» исполняется десять лет. Сумел ли он выполнить свою задачу — сделать науку популярной?
— Пользуясь случаем, я поздравляю всех, кто связан с каналом «Наука», кто работает на канале. Но хорошего много не бывает. Канал на 100% показал, что наука — это интересно, что говорить о ней получается, что это работает. Но никто не собирается останавливаться на достигнутом, и каналу, как любому хорошему удачному предприятию, нужно развиваться. Мир вокруг нас меняется. Нужно искать новые формы, вовлекать большее число людей через разные другие форматы и действовать с прицелом на развивающуюся науку, на возрастающий интерес общества к тому, что в этой науке случается.
Видите ли, мы сетуем на пандемию — и справедливо: это история сложная, тяжелая, а для многих трагическая. Но пандемия показала воочию, что ученым вообще давно пора перестать оправдываться и говорить: «Знаете, мы умеем то, мы умеем се». Мы сейчас видим, что к ученым — в данном случае биологам — мир приходит и говорит: «А давайте вы уже побыстрее подумаете! Сделаете вот это и вот это!» В данном случае — вакцину. Но она же не возникает на пустом месте! Нельзя вынести чемодан денег и попросить ваших соседей или друзей сделать вакцину. Неважно, сколькими чемоданами денег вы их снабдите при этом. Результаты вырастают из научной среды, и ее важность теперь просто очевидна. Она видна и в других областях тоже: в связи, космосе, энергетике, еще и еще раз в нашем здоровье, не говоря уже о транспорте и других вещах. Наша научно-техническая цивилизация развивается через воплощенное знание. Но это знание откуда-то берется, а его трудно создавать по заказу. Его развитием занимается наука. И этот год еще раз продемонстрировал, что общество зависит от науки и просто вынуждено и, слава богу, имеет возможность на нее опираться.
— Напоследок странный вопрос. Если бы вы могли взять интервью у ученого прошлого, кого бы вы выбрали и о чем бы поговорили?
— По счастью, в истории человечества есть изрядное число гениев. Среди них есть люди, выделяющиеся тем, что они сделали несколько гениальных работ. Это очень нетривиально, потому что одна гениальная работа — это уже довольно много. Если выбирать по этому критерию, то я бы хотел поговорить, наверное, с Эйнштейном или одним из создателей квантовой механики Полем Дираком. Но есть и другой критерий: были люди, которые вообще не представляли себе, насколько широк и глубок тот мир, дверь в который они первыми открывали. Они находились на пороге новой эпохи, но делали шаг в нее из предыдущей, когда науки в современном понимании не было вовсе. Отягощенные общей скудостью знания и предрассудками (тем, что мы сейчас считаем предрассудками, а для них это было нечто естественное, ткань текущего современного им времени), они стали, сами того не зная, родоначальниками, основателями современной науки. Для меня это два человека: Кеплер и Галилей. С ними, пожалуй, мне было бы даже интереснее поговорить, чем с Эйнштейном и Дираком.
Текст: Евгения Шмелева
