Алексей Вершинин: «Канал “Наука” создавался на драйве, поэтому все получилось»
В честь десятилетия канала «Наука» мы запускаем серию интервью с нашими ведущими и редакторами. Сегодня послушаем байки со съемок от Алексея Вершинина. Автор и ведущий программ «Непростые вещи» и «Анатомия монстров» поделился открытиями, интересными историями и секретами телепроизводства.
— Алексей, как вы пришли на канал «Наука»? Есть ли интересная история на эту тему?
— Когда я работал на «Моей Планете», мне нравилось делать материалы не просто про путешествия, а подавать тревел-тематику с налетом познавательности наподобие формата Discovery. Поэтому, когда появился канал «Наука», меня сразу же пригласили. Я начал работать с первого дня, еще тогда, когда канал был очень маленький и все сотрудники сидели в одном помещении, не было никаких отдельных кабинетов. Продюсеры, корреспонденты, режиссеры, авторы сидели в одном пространстве, было довольно тесно, но при этом дружно и интересно.
Я помню, что начиналось все это довольно авантюрно и напоминало некий стартап: сообщество ярких, неравнодушных молодых людей, которые понятия не имели, как нужно делать телеканал, и действовали абсолютно по наитию, по своему представлению. Все делалось искренне, от чистого сердца, на энтузиазме и драйве, поэтому все получилось. Как говорил один из сотрудников НАСА, когда его спросили про высадку американцев на Луну: «Просто нам никто не сказал тогда, что это невозможно». Мне кажется, абсолютно аналогичная история с каналом «Наука». Сейчас, по прошествии десяти лет, я не представляю, как все это удалось, а тогда просто никто не говорил нам, что это невозможно — создать с нуля канал за короткий срок и сделать его популярным.
— Расскажите о ваших передачах. Вы делали «Непростые вещи» и «Анатомию монстров» или было что-то еще?
— Сначала я делал фильмы вне рамок каких-то программ. Это были просто познавательные научные фильмы, у них даже не было отдельной рубрики. Например, «Глаз земной» мы снимали про большой телескоп в Нижнем Архызе в Карачаево-Черкесии. Спустя какое-то время появилась идея создать «Непростые вещи» — проект, в котором мы рассказали бы о том, как непросто делаются вещи, которые нас окружают. По-моему, первый фильм в рамках этого формата был про скрепки, а дальше мы делали передачи про жвачку, часы, соль… Про бутерброд довольно авантюрный был проект, но он тоже получился интересным. Мы брали простые вещи, с которыми сталкиваемся в быту каждый день, и рассматривали их историю производства от начала до конца. Например, когда снимали самый первый проект про скрепку, это был достаточно масштабный проект. Мы ездили в Карелию на железорудный карьер, сняли, как добывается железная руда, затем на Урале сняли, как из железной руды делается металл, в Белоруссии сняли, как из этого металла делается проволока и скрепка, а на Кузбассе — как добывается уголь для того, чтобы из железной руды выплавить металл. Мы показали, какие огромные усилия десятков сотен и тысяч людей стоят за производством скрепки, которая для нас почти ничего не стоит.
Интересный был проект, мы долго и успешно его делали, а потом спустя какое-то время появилось желание развернуться на 180 градусов и от мелких вещей перейти к гигантским. Мы открыли вторую линейку под названием «Анатомия монстров» и в рамках этой линейки снимали самый большой в мире танкер, нефтяную платформу, пассажирский лайнер, самый большой в мире автомобиль «БелАЗ», самый большой в мире самолет Airbus A380 — его производство, кстати, на днях закончилось, и больше не будут этот самолет производить. То есть сначала мы делали очень мелкие вещи, а потом решили сделать самые большие вещи. Но подход везде при этом остался тот самый, выработанный за десятилетие, и та же интонация, которую мы придумали, родили и выкристаллизовали на канале «Наука» в первый год работы.
— Ваша роль в создании передач шире, чем просто ведущий. Вы автор своих документальных фильмов. Какое у вас образование и откуда взялся этот интерес исследовать большие машины и маленькие непростые вещи?
— Я в шутку всегда говорил руководству канала, что я самый выгодный сотрудник, потому что мы в командировку иногда ездили вдвоем с оператором. Я никогда не брал с собой режиссера, потому что режиссерские функции выполнял лично, мне не нужен был редактор и автор, потому что это всё я и ведущий тоже я. Как-то так получилось. Я окончил технический вуз — Уральский федеральный университет имени Б. Н. Ельцина, который сам Борис Николаевич Ельцин окончил на Урале. Потом я пошел по гуманитарной стезе, но перед этим успел поработать на заводе бригадиром в цехе прокатки широкополочных балок. И, видимо, это осталось где-то у меня в подкорке — все эти технологические процессы, которые я пять лет изучал в техническом вузе, а до этого в горно-металлургическом колледже. Они, видимо, впитались так глубоко в кровь и въелись мне в кожу, что просто так от них отмахнуться было сложно. И при этом я понял, что, с одной стороны, я умею неплохо рассказывать истории, а с другой стороны — после нескольких лет обучения в техническом вузе и работы на металлургическом заводе я неплохо разбираюсь в процессах. И я подумал: а почему бы не совместить два моих качества и не попытаться людям наглядным и простым примером, легким незатейливым языком рассказать о том, как работает тот или иной механизм? Например, как работает доменная печь по выплавке чугуна. Я надеюсь, что мои передачи на «Науке» будут продолжаться.
— Что стало для вас самым удивительным за время съемок этих передач? Какое открытие вы для себя сделали?
— Если честно, после того, как мы объездили немыслимое количество стран со съемками, я понял, что иностранная, европейская, западная наука ушла вперед на такое количество лет, что я даже не могу себе представить, когда мы сможем ее хотя бы немного догнать. Вся научная и технологическая деятельность, которая сейчас происходит в России, это, по сути, освоение какой-то ресурсной базы. Все передовые научные технологии находятся за границей — это было для меня неприятным открытием.
В России всегда очень сложно проводить съемки. Мы очень много и больше всего снимали за границей. Приезжаешь на любое предприятие в Европе или Китае, Таиланде и снимаешь. Есть некий технологический процесс, за которым ты подглядываешь, не вмешиваясь в него, — это основной принцип съемок нашей программы. А в России это невозможно. Когда ты приезжаешь, тебе говорят: «Секундочку, сейчас мы вот тут мусор приберем, переоденем наших рабочих в чистые куртки, а тут не снимайте, пожалуйста, у нас здесь еще ремонт не закончен» — и т. д. Ты постоянно окружен огромным количеством цензоров и людей, которые стоят рядом с тобой. Главный страх их жизни — чтобы им потом не попало. Поэтому все съемки, которые происходили на российских предприятиях, всегда шли очень тяжело. А съемки, которые снимались за границей, проходили очень легко и быстро. Гораздо проще снять атомный авианосец в Соединенных Штатах, чем попасть на самое обычное предприятие в России.
— Расскажите об интересных случаях со съемок. Наверняка было много трудностей, моментов преодоления, успехов и неудач. Что осталось за кадром?
— Однажды мы снимали при –51 °С и штативы полопались от холода. А еще была история: мы полетели снимать на нефтяную платформу, которая находится в Тихом океане. Нас забросили на вертолете с континента на платформу, и за три дня мы все отсняли, а потом нам нужно было лететь обратно: у нас были куплены билеты из Южно-Сахалинска в Москву, и до Южно-Сахалинска нужно было еще тоже долететь на самолете. Но пришел туман, и вертолеты с континента не могли за нами прилететь. Все наши увещевания о том, что у нас дальше проект, другая работа, планы, сгорают очень дорогие билеты разбивались о пожимание плечами капитана нефтяной платформы и фразу «Погода!». Мы просидели на платформе больше недели, а там еще сухой закон, нет телевизора и не работает сотовая связь, запрещены азартные игры. Из развлечений у нас была только небольшая сауна, и мы там отмокали часа по четыре в день и ждали у моря погоды в буквальном смысле. Это был интересный опыт.
Всегда есть какие-то сложности, трудности, незапланированные вещи и ситуации, когда что-то идет не по плану. Один раз была у нас история довольно комичная. Мы полетели снимать предприятие по производству никеля. Прилетели в какой-то далекий российский город, там пересели на два «уазика», и нас часов пять, наверное, везли по грунтовой дороге через тайгу в какой-то очень далекий горнорудный поселок, где велась добыча этого металла. И уже подъезжая к поселку, я спросил сопровождающего человека: «А сколько тонн никеля добывает ваше предприятие в год?» Он, повернувшись к нам с круглыми глазами, сказал: «Какой никель?! Мы никель не добываем, мы добываем железную руду».
Оказалось, что наш продюсер просто ошибся — перепутал предприятия и отправил нас совершенно в другое место. И мы три дня просидели благополучно в этом городе, поснимали что-то для вида и прилетели обратно. Бывали и такие случаи. Продюсер был, по-моему, уволен после этого. Всегда есть какие-то сложности, и всегда приходится что-то преодолевать.
— Этот год, наверное, был невероятно сложным для телепроектов? Как ударила по вам пандемия и связанные с ней ограничения?
— Ну да, я не снял ни одного фильма. У нас были запланированы на этот год проекты, было много договоренностей: например, командировка в Канаду на Caterpillar, командировка в Германию, где мы планировали снять экскаватор, командировка в Голландию, где мы хотели снять ветряную электростанцию, но все перенеслось, отменилось и схлопнулось. Наверное, что-то можно снимать и в России, но мы не нашли. Четыре месяца вели переговоры о том, чтобы снять плавучую атомную электростанцию, с «Росатомом», но так, к сожалению, и не смогли продвинуться. Невероятно сложные договоренности у нас в стране.
— Что хочется еще снять, о чем высказаться на канале «Наука»?
— Я бы с удовольствием продолжил «Анатомию монстров» — тот проект, который нашел живой отклик у зрителей. Когда все это выходит где-то на телике, к тебе приходят отчеты и цифры, но за ними ты не видишь особо людей. Но когда начали выкладывать контент на YouTube, то сразу увидели прямой интерес зрителей. Читаешь комментарии, видишь лайки, ловишь прямую обратную связь от людей, и это, конечно, очень заряжает. Огромное количество людей пишут мне в личку в Facebook и спрашивают: «Когда будет продолжение?» Это, конечно, очень тебя подстегивает, увеличивает желание куда-нибудь поехать, но пока очень сложно с кем-то договориться.
«Анатомия монстров» — это невероятно сложные договоренности каждый раз. Когда мы снимали, как делают самый большой в мире самолет Airbus A380, мы для этого слетали в Тулузу, где их собирают, летали в Ганновер, где делают какие-то их части, летали во Франкфурт, где находится главный аэропорт приемки этих самолетов. Мы снимали так называемый ночной конвой, когда перекрываются все дороги Франции по маршруту движения перевозки фюзеляжа. И договориться со всеми этими учреждениями и людьми — это невероятно сложно. Для этого нужно иметь гигантское колоссальное терпение и совершенно пробивную энергию, которая есть у нашего бессменного продюсера.
— Можете описать своего зрителя? Для кого создаются ваши передачи?
— Опять же расскажу историю. Я приехал как-то в Нижний Тагил, мой родной город, в который я обычно приезжаю раз-два в год. И мой друг, который постоянно там живет, попросил меня забрать его ребенка из детского садика, пока он закончит свои рабочие дела и приготовит вечеринку в честь моего приезда. Мне было несложно, он написал какую-то записку воспитателю, и я пришел в детский сад города Нижний Тагил. Воспитатель, увидев меня, сделала круглые глаза и сказала: «Вы должны немедленно пройти к нам в группу! Давайте, разувайтесь и проходите!» Я говорю: «Да я только ребенка заберу и пойду». Она говорит: «Нет, вы должны пройти!» Я не понимаю, что происходит. Разулся. Она меня завела в группу: «Дети, посмотрите, кто к нам пришел!» Ко мне поворачиваются 30 детей и хором начинают кричать: «Алексей Вершинин!!!» Это было для меня довольно шокирующе. Оказалось, у них есть там какой-то познавательный час и они регулярно смотрят «Непростые вещи». И поскольку им показывали эти передачи последние два-три года чуть ли не каждый день, то, естественно, я для них был родной человек.
То есть мой зритель — он и такой: дети пяти-шести лет. И при этом мне в личку писали люди, которым по 70–80 лет, о том, что они смотрят и им очень нравится: «Как здорово, что на телевидении не одна сплошная желтизна, а есть еще умные молодые люди, которые внятно и интересно рассказывают нам о том, что происходит в научном мире». Поэтому зрители очень разные — от маленьких детей до убеленных сединами стариков, и это здорово, на самом деле. Я всегда пытался рассказывать так, чтобы и домохозяйке было интересно, и автослесарю, которой понимает, что такое планетарная передача. Мне кажется, что успех этого проекта в том, что у нас плюс-минус получилось.
Текст: Евгения Шмелева
